Последние новости
Мне сегодня ночью казалось, что я умираю.
Кто-то выдохнул в ухо тихонько: «Ну всё, малАя!»
Темнота заполнила лёгкие,
и стали они тяжёлыми.
Было как-то неловко,
но очень хотелось крыжовника.
Я лежала и думала, сама себя обнимая:
«Ну какой тебе нахрен, Юля, крыжовник в мае?»
Страшно не было.
Всё равно никуда не денешься.
У окна стоял мой двадцатилетний дедушка.
В чёрном небе висела Луна, как медная денежка.
И никто не играл на органе, не пел на латыни.
Просто я поняла: там становятся все молодыми.
Я лежала и слушала, как пахнет трава сырая.
Как ты дышишь во сне.
Как соседи встречают вторник.
Во дворе мяукнула кошка. Именно в тот миг
мне, конечно, стало обидно, что я умираю.
Ведь останется всё: и трава, и земля, и Москва,
и веснушки на светлых плечах твоих обнажённых,
и Арбат, и Лубянка,
и прочие наши места,
а к концу июля пойдёт, наконец, крыжовник.
Ведь останутся даже все тексты мои, my star,
до последней буковки, точки, дурацкой скобки.
Лишь одной меня не будет совсем нисколько.
Я вдыхала. Звенящая жизнь обжигала гланды.
Жизни этой не было никакого предела.
Захотелось мне крикнуть: «Деда! Кто у вас главный?
Передай ему, у меня ещё важное дело!»
Но совсем никого не было у окна.
Соловьиный рассвет зарождался на спинке стула.
Я смотрела, как дом заполняет голубизна.
А потом уснула.
То ли белая гвардия, то ли белые ходоки,
вот и белая Света, глаза её велики,
Света супергерой, и скафандр на ней из света,
и со временем ходит она наперегонки.
Ворвалась в палату, тонкая, как стрела.
«Как сегодня дела?»
Заменяет капельницы и бельё.
«Ты внатуре ангел?» — кто-то спрашивает у неё.
А она говорит:
«Космонавт».
Свету страшно бесит про ангелов и про Бога,
Мол, таких они здесь спасают, каких бы и он не спас.
И вообще они не герои, это просто работа,
ну и что, что некогда ни поесть, ни поспать.
Ей бежать ещё к десяти, ей спасать десять жизней надо,
а уже урчит в животе и в ушах звенит.
Из окна видно землю, окно ей — иллюминатор,
и глаза у Светы — как две планеты Земли.
Потому когда входит Света в палату Яны,
где лежит она, вся в мерцании и проводах,
то у Светы в глазах просыпаются океаны
и течёт по щекам вода.
И течёт вода.
Свете сорок. Она застала советскую школу,
верит только в себя да в силу далёких планет.
В детстве Света очень хотела стать Терешковой,
а теперь — Христом, хоть его нихрена и нет.
После смены снимает скафандр свой, как кольчугу.
Долго в зеркало смотрит на ссадины под глазами.
Сука, я же совсем не ною в твоей казарме.
Сука, если ты есть, сотвори мне чёртово чудо.
...Если б Света уснула — приснилась бы ей Луна.
И стояла б на ней наша Света. Боса, длинна.
Так юна, что совсем не в печали и не в скафандре.
«Посмотри, вот и май!» — тихонько бы ей сказали.
И впервые, наверно, расплакалась бы она.
...Света смотрит под ноги, думает: одурачили.
Под ногами кафель неведомой белизны.
И растут из него одуванчики, одуванчики,
и повсюду они, и светлы оны, и юны.
Под ногами её растут из самой Луны.
Под ногами её растут из самой весны.
Одуванчики. Одуванчики. Одуванчики.
Значит, все спасены. Абсолютно все спасены.
Не то чтобы все умерли, просто каждый в своей коробке,
почти забыли апрельское солнце, московские пробки.
Великий постапокалипсис царит на этой планете:
тела — по домам, только души тусуются в интернете.
Пока тела приседают, едят, существуют в ждущем режиме,
души колонизируют цифровое пространство.
И там все почти как прежде,
но чуть красивее, чем при жизни,
а в остальном — всё те же глупости, те же страсти.
Вот Машино тело в однушке выходит в прямой эфир —
и пляшет душа на экране, и видит её весь мир:
там зрителей тысяча и комментариев триста.
Сидят эти зрители в тысяче разных квартир,
телам их тесно, но чисто.
И Машино тело танцует, танцует в своей однушке в Мытищах,
душа повторяет движенья за ним на экране.
А в Киеве Катя и Паша ругаются: «Дети, тише»
и в скайпе звонят деду Коле и бабушке Тане.
И там, в интернете, все они близко-близко,
и только не видно ни слёз, ни морщинок, ни седины.
И старики обнимают Славочку и Алиску,
глядя на них из сердца другой страны.
Снаружи — чума XXI века, великий постапокалипсис,
апрельская вьюга в городе опустелом.
А мы с тобой — дома, и наши души при нас остались,
и оттого я люблю тебя здесь и душой, и телом.
И нас не пугает вся эта фантастика, весь этот вирус,
я просто целую тебя 24 на 7,
вот так мы от всех и вся самоизолировались,
и даже немножко хочется, чтоб насовсем.
Когда расцветут деревья, когда оживёт земля,
с ней всё оживёт, и души вернутся в тела,
и выйдут на божий свет, изнутри от счастья звеня,
на улицу выйдут ради зелени и тепла.
И мы выйдем с ними, и будем светлы и легки,
и буду я гладить тонкие пальцы твоей руки,
и будем смотреть мы на новое солнце и новые травы.
Ты только меня ни тогда, ни сейчас не покинь.
Ты только совсем не бойся, моя отрада.
Фото Александры Митрошиной